Уголок Тэм


	Записки на обрывках тишины
	Он мог бы стать мучеником за идею. Это было моей первой мыслью, едва я увидел его. Огромные серые глаза на мраморно бледном лице были созданы для того, чтобы отражать пламя твёрдого убеждения. Но в расширенных зрачках властвовал страх. Впечатление усиливали белая льняная рубашка, разорванная на плече, и тонкие руки со следами верёвки на запястьях. Он мог бы стать мучеником. Тяжёлая дверь с грохотом закрылась, и мы остались одни. Прошла минута, другая, он продолжал неподвижно сидеть там, куда упал, затравленно озираясь вокруг. Я не торопил его, зная, что времени для общения у нас предостаточно. Во всяком случае, в понятии смертника. Шаги стражников медленно затихали, я чувствовал, как в воздухе звенит до предела натянутая струна. За последние несколько дней (а может, и недель), ожидание стало привычным чувством для меня, я ждал и продолжал рассматривать своего товарища по несчастью. На вид ему было не больше двадцати вёсен, и он был красив. Мне стало его жаль. Я видел ландыш сквозь тонкое сплетение ветвей. Узкая высокая чаша ладоней-листьев хранила белоснежную россыпь жемчужных цветов. От крохотных росинок исходил холод ушедшей ночи, и я чувствовал его. Шагнул, наклонился и коснулся ледяных капель. На губах остался солёный привкус. Сказка начиналась слезами… Наконец он пошевелился и поднял на меня глаза. Они показались мне глубоко чёрными. Тень слов потревожила линию губ, но он так и не заговорил. Я протянул ему руку ладонью вверх: - Не бойся меня. Я Ллаор – Сказочник. Я не сделаю тебе ничего дурного. Он, немного поколебавшись, коснулся моей руки. Пальцы были ледяные. - Моё имя Таэвен, я мастер витража. - Он тяжело вздохнул и снова опустил голову, спрятав лицо в ладонях. Я видел яркую птицу, сотворённую из танцующего пламени и солнечных бликов, и невиданного зверя, вытканного умелыми руками на вратах вечерних сумерек. Лёгкое касание рождало еле уловимый стеклянный шепот. Я видел деву, простёршую крылатые руки в немой молитве, я видел воина, повергавшего дракона. Я слышал песню, рождённую небом… Я почувствовал, что он плачет, и мне стало больно. Он плакал долго и безутешно, как маленький ребёнок. Я не мешал ему, хотя моё сердце рвалось на части. Наверное, именно тогда родилась моя последняя сказка. Однако первые слова слишком быстро высохли на губах. Я видел белую свечу на заваленном книгами столе. Прозрачные восковые капли медленно стекали по её стройному телу и падали на тёмную столешницу. Очевидно, в комнате был сквозняк, и легкое желтоватое пламечко непрерывно клонилось и вздрагивало. От этого на потолке и стенах плясали беспокойные тени, никак не желая открыть мне истину происходящего. Я терпеливо ждал, когда туманные линии и образы, наконец, сложатся в нужный мне узор, и Сила, глубоко вздохнув, проснется на дне души. Когда он перестал плакать, я подошёл, сел рядом, и крепко взяв его за руку, спросил: - Расскажи мне, почему ты здесь… Он поднял на меня глаза, покрасневшие от слёз, и покачал головой. И я понял несвоевременность моего вопроса. Его рука в моей ладони была холодной как лёд, только теперь я заметил, что он дрожит. В башне было холодно, особенно по ночам. За всё время моего пребывания там, я не раз возблагодарил богов, что никто из стражников не позарился на мой старый странничий плащ. Вытертый и полинявший, он по-прежнему изо всех сил защищал меня от каменного холода. Пока что всё, что я мог сделать, это поделиться его теплом со своим юным собратом. Он ничего не сказал мне в ответ на мою заботу. Мера его благодарности была написана в его усталом взгляде. Через некоторое время он, видимо, согрелся и уснул. Время едва уловимо шуршало платьем в наступающих сумерках, и я слышал, как где-то высоко в небе начинает сплетаться нить моей сказки. Нетерпение было недопустимо. Я знал, что со временем она сама покажет мне лицо, и в бездонном взгляде я увижу финал. Однако что-то в глубине души торопило меня, нашептывало мысль о том, что я не успею закончить. Самое страшное для сказочника – это бросить сказку недописанной, утерять её нить из непослушных пальцев, предоставив пыли времени заносить едва уловимый след. До сего дня в моей книге не было неоконченных сказок. Глядя на спящего Таэвена, я с тоской думал, что ему только предстоит познакомиться с законами здешней жизни. Он спал, и не догадывался, что ночь здесь – самое страшное время, и что рассвет не приносит облегчения. Главное было дожить до полудня, ибо именно с этой отметки солнечного круга можно было считать, что наступивший день прожит. Печаль медленно окутывала мои мысли, и они сгибались под её тяжестью, подобно стеблям под тяжестью росы. Я чувствовал, как рождается узор, и невидимая нить начинает дрожать. Это незримое колебание наполняло душу страхом перед неизбежным: необходимостью произнести «…я расскажу тебе сказку…» Я не заметил, как погрузился в тяжёлый тревожный сон. Я видел поляну, где трава была седой от рассветной росы. Крупные капли лежали на листьях и стеблях, дрожали на паутинках, отражая крошечные блики. Через поляну шла невысокая девушка в белом платье. Её волнистые льняные волосы, рассыпанные по плечам, тоже покрывала роса. Шаг был лёгкий и, как мне казалось, бесшумный. Я видел комнату с витражным окном, освещённую свечами. Та же светловолосая дева сидела за столом и, глядя в пламя, пела. Песня сплеталась с тенью коптящей свечи, тянулась к потолку и звенела тоской. На окне стоял глиняный светильник, наполненный маслом, огонёк дробился в витраже, сплетённом из пары деревьев. Я видел холодный зимний день и снежную равнину. Рябина под ледяным ветром жалась тонкими ветвями к сожжённому молнией тополю. Ягоды красными каплями опадали на снег. Серебряная флейта пела высокую мелодию, капли осеннего дождя торопливо бежали по стеклу. Тяжёлые шаги металлическим звоном тревожили старые камни… Когда я снова открыл глаза, Таэвен уже не спал. Он стоял возле оконца и напряжённо вглядывался в светлеющее небо с бледными тенями гаснущих звёзд. Я пошевелился и потревожил его. Мгновенно обернувшись на шорох, он растерянно посмотрел на меня и тихо произнёс: - Удивительно… В здешнем окне самый простой и самый великий витраж из всех, что я видел… Я хочу запомнить его… Его слова упали на каменный пол подобно осколкам стекла, поранив мою душу. Мне очень хотелось узнать, почему он здесь, но я не решился повторить свой вопрос. Молчание становилось мучительным. Однако вскоре Таэвен снова нарушил его: - Ты бы мог совершить волшебство, Ллаор? Моё сердце, похолодев, сорвалось в бездну. Я не знал, что ему ответить; и он, чувствуя моё замешательство, продолжил: - Я знаю, что помочь мне нельзя, но я должен был спросить. Ведь Сказочник и Волшебник – это очень близко… Я видел сон и теперь знаю, что больше не увижу её под этими звёздами. Он отвернулся, но я и так знал, что глаза его полны слёз. До полудня мы дожили в молчании. Когда башенные часы задумчиво отсчитали его, я вздохнул с облегчением. Я чувствовал, что любопытство снова начинает донимать меня, охотясь на мои медленно текущие мысли. Услышав бой часов, Таэвен словно бы очнулся от своего оцепенения, посмотрел на меня и спросил: - Который полдень ты встречаешь здесь, Ллаор? Я растеряно улыбнулся и неопределённо пожал плечами. Только в самом начале моего заточения я считал время. Теперь же мне было безразлично. Немного помолчав, он растерянно продолжил: - Просто мне почему-то хочется знать, когда меня убьют… Нить напряженно вздрогнула. - Почему ты решил, что тебя должны убить? – мой вопрос по сути дела был глупым, но одновременно мог послужить началом беседы. Вскоре я убедился, что он не обманул моих ожиданий. Таэвен печально вздохнул: - У обвинений в колдовстве конец всегда одинаков – смерть… - Неужели ты и вправду колдун? - Нет… Я художник, мастер витража… - Тогда причём здесь обвинения в колдовстве? Витражи угодны служителям веры, разве нет? Он ответил вопросом на вопрос: - Ты когда-нибудь встречал Идущих-по-следу? Кто-то внутри меня нехорошо засмеялся, однако вслух я просто ответил: -Да. Тот, кто вступал на Путь, становился их добычей. Становился, если не умел путать следы и прятаться, а иногда и нападать первым. Я учился этому долго и успешно, доказательством этого было то, что я дожил до своего возраста. Таэвен вряд ли догадывался, что за моими плечами осталось сто двадцать вёсен. На вид мне никто не дал бы больше тридцати шести. Присутствие Идущих-по-следу я чувствовал почти всегда и привык жить с мыслью, что однажды наши дороги пересекутся. Если Таэвен попал к ним в лапы, надежды на счастливый исход почти не было. Снова повисла напряжённая тишина. За время нашего короткого знакомства я привык к длинным паузам в наших странных беседах и теперь снова терпеливо ждал. Мне не хотелось рассказывать о себе самом, но очень хотелось услышать историю Таэвена. По тому, как неловко он задаёт мне вопросы, я предположил, что он из тех людей, которые рассказывают историю своей жизни, не требуя ничего взамен. Я сидел напротив его и внимательно наблюдал за ним – он, не мигая, смотрел в некую точку пространства, нервно теребя в длинных пальцах подол рубахи. Мне казалось, что я чувствую, о чём он хочет меня спросить – и чувства не обманули меня. Таэвен поднял на меня глаза и полушёпотом произнёс: - Расскажи мне о Идущих-по-следу… Может быть, Творец в изначальном своём замысле и хотел сотворить нас всех одинаковыми, но, как видно, в конце концов, передумал. Нам не дано судить Силу человеческими мерками. Мы можем лишь осознавать последствия проявлений её воли. Мой учитель когда-то рассказывал мне легенду о том, откуда появились люди, наделённые Даром. В ней говорилось, что случилось это помимо воли Творца, ибо Дар несли в себе те, в чью душу по недосмотру попали искры Великого Огня. Того, что вечно горит в небесном Храме Созидания. Именно оттуда, из небесного Храма, приходят в мир души, чтобы пройти свой путь по грешной земле. И лишь те из них, кто исполнил начертанное Творцом, вернутся назад. Отступникам же суждены вечные скитания, ибо немногие, сбившись с Пути, способны прозреть свою неправоту и вернуться. Этот мир знал разные времена. Было так, что Отмеченных Пламенем почитали и берегли. И тогда они несли свой Дар на раскрытых ладонях, оделяя людей своей силой. А потом неведомо откуда набегали тучи, и одарённых преследовали и убивали, как проклятых неугодных Творцу созданий. Времена сменяли друг друга, жестокая охота сменялась миром в бесконечных количествах повторений. Охотники на одарённых были всегда. Их порождала зависть служителей Веры, жажда человека обладать недоступным для него. Я родился под тучами. Мне повезло – меня нашёл мой учитель. И первое, чему он меня научил, это прятать свой дар. Поначалу всё это казалось мне увлекательной игрой, я слушал, как Служители говорят людям о том, что Творец создал всех людей одинаковыми, равными друг другу, рождёнными, чтобы воплотить его замысел. О том, что единственный путь воплощения Замысла – праведный труд во имя Сотворившего. Мне казалось, что я ношу внутри себя бесценное сокровище, дарованное мне свыше. Меня привлекал покров тайны, окутывавший меня. Мне нравилось обманывать Идущих-по-следу. А потом жизнь сурово глянула мне в глаза. Я увидел, что происходит с теми, кто попался. И тогда мой учитель сказал, что пришло время научиться не бояться, ибо страх – самый страшный враг одарённого. Я потратил немало времени, чтобы достичь цели, я пытался навсегда изгнать страх из своей души. Но, как я не старался, он неизменно оставался со мной. И однажды я понял, что единственный выход – это научиться побеждать страх. Некоторое время понадобилось мне, чтобы понять, что абсолютной победы достигнуть невозможно… Идущие-по-следу охотятся за нашими тенями. Им не дано прозревать наши души, но мы и наши дела отбрасываем тень. Если мы по незнанию или по беспечности позволяем её заметить, в большинстве случаев их охота обречена на успех. Охотники удивительно наблюдательны, никто не знает, что именно они замечают, угадывая одарённого. Когда я умолк, Таэвен ещё некоторое время смотрел в пространство, а потом задумчиво сказал: - Я боюсь, что я не одарённый. Я просто мастер, и моё ремесло попросту чуть более благоволило мне. Я очень рано начал учиться и быстрее других постиг некоторые его секреты. - Этого не может быть. Если Идущие поймали тебя, значит, в твоих творениях есть тень Дара. Загляни глубоко в себя, быть может ты увидишь нечто, чего раньше не замечал. Иногда Дар прячется очень и очень глубоко. Таэвен посмотрел на меня почти жалобно, но как видно не найдя помощи в моих глазах, уткнулся лицом в колени и так просидел до вечера. А ночью за ним пришли. Мне показалось, что прошли века, прежде чем я снова услышал за дверью грохот тяжёлых сапог. Я прислушался и не услышал ничего, кроме шагов стражи. На мгновение сердце моё оборвалось в ледяную бездну и затихло. Я вздохнул свободно только тогда, когда в открывшуюся дверь стражники внесли Таэвена. Он был без сознания. Запрокинутая голова покачивалась в такт шагам, пряди длинных светлых волос касались пола, лицо не выражало ничего. Стражники бросили тело на пол, и дверь снова закрылась. Я аккуратно перетащил его на кучу соломы и укрыл плащом. Сознание не торопилось возвращаться к нему, и, как мне было ни жаль Таэвена, я должен был поторопить его. Когда холодные водяные капли коснулись бледного лица, веки дрогнули. Он открыл глаза, но взгляд был бессмысленным. Жизнь медленно возвращалась, вливаясь в тело болью. Я насколько мог осторожно осмотрел его – крови нигде не было. Руки неестественно лежали вдоль тела, указывая на вывихнутые суставы. Каждое неловкое прикосновение отзывалось в моих ушах его криком. За свою долгую жизнь я неоднократно имел дело с ранеными, и знал, что любое избранное действие лекарь должен доводить до конца. Когда я попытался вправить вывихи, он снова потерял сознание, немного облегчив мне работу. Закончив, я вылил ему в лицо остатки воды, снова вернув его в страшную реальность. Первые его слова были «Мне больно…» Заглянув в его зрачки, я понял, что дальше ему не выдержать. Быть таким, как того требует легенда, сможет не каждый. Впрочем, те, кто будет слушать повествование у огня или читать на жёлтых пергаментных страницах, вряд ли захочет знать, как оно было на самом деле. А был молодой человек, измученный болью и находящийся на грани безумия, мало чем напоминающий героя. Он уснул у меня на руках, когда за окном всерьёз наступил день. Так мы встретили ещё один полдень. Я снова видел витражи. Они завораживали меня цветными переливами, притягивали взгляд, окружали пёстрыми бликами. Я подчинялся этому вороху красок, пронизанных солнечными лучами, и тогда мне впервые показалось, что стёклышки в узоре связаны между собой чем-то, кроме кружева свинцового переплёта. Снова видел светловолосую деву, её хрупкую фигурку, отражённую в дрожащем зеркале лесного озера. Где-то высоко в ветвях пела флейта, сплетаясь с тенью отражения. Дева обладала Даром, и музыка послушно льнула к её рукам. Словно повинуясь неслышному окрику, она тревожно оглянулась, и я заметил слезы на ресницах. Стон заставил меня очнуться. Таэвен беспомощно тянулся к кружке с водой, но тело плохо слушалось его, и все попытки оставались бесплодными. Я с удовлетворением подумал, что ему наверно стало лучше, и молча помог ему напиться. Я привык молчать. С того момента, как появился Таэвен, я разрывался между любопытством и боязнью сказать неверное слово. Звон молчания одновременно мучил меня и дарил покой. Он первым нарушил его. Голос его был тихий и сорванный, а слова ясными и мягкими. - Как хорошо, что она не видит меня сейчас… Мне страшно от мысли, что я рад нашей разлуке теперь. Она – самое дорогое, что есть у меня. Я готов даже отказаться от своей работы, стать обычным, ничем не примечательным крестьянином и жить в покосившейся избе. Лишь бы быть рядом с ней, слушать, как она поёт.… Но я знаю – если я откажусь от себя, она не простит мне этого… никогда… Может, ты, Ллаор, знаешь, где взять силы, чтобы не предать? Оказалось, я слаб.… У меня нет сил, чтобы молчать… - Скажи мне, что они хотели услышать. Что ты можешь рассказать им. Кто знает, может, я помогу тебе. - Они хотели знать про витражи…. «…Я рисовал всегда. По крайней мере, с тех пор, когда я начал осознавать себя разумным существом. Меня воспитывали родные, брат моей матери был мастером витража. Он разбился, упав с лесов, когда мне было четырнадцать. К тому моменту я уже достаточно крепко «держал ремесло в руках», и, оставшись в мастерской в одиночестве, я целыми днями работал. А потом я встретил её. Мне казалось, что так бывает только в сказках – она сидела на берегу озера и пела тихо и печально. И мне показалось, что мир вокруг грустит вместе с ней. Я подошёл поближе, стараясь ступать как можно тише, но она всё равно услышала меня и обернулась. Заглянув её в глаза, я понял, что если она скажет мне «нет», я умру в ту же секунду. А она только улыбнулась мне… Мы вместе делали наш свадебный кубок. Я плавил серебро и создавал форму, она пела и подбирала цветные стёкла. Замысел давался мне легко, и иногда я ловил себя на мысли, что мне ещё никогда не удавалось столь точно передать свои мысли. В одно прекрасное солнечное утро сельский священник, мой наставник и друг, обвенчал нас, благословив вино в нашей чаше. Она стала жить в моём доме. Иногда я просыпался по ночам от мысли, что вся моя реальная жизнь это просто красивый сон. Что я сам не заметил, как заснул на поляне, согретый тёплым солнышком, и мне снится моя сказка. Что-то внутри меня ожидало пробуждения под холодным осенним ливнем. Но жизнь текла размеренно и спокойно. Я слушал её песни, и моя душа тянулась вверх или уносилась в сказочную страну. Я плакал и смеялся вместе с ней, и мне хотелось создать что-нибудь необыкновенное. Иногда она пела специально для меня, и в такие моменты мне казалось, что я вот-вот постигну цель своего появления в этом мире. Однажды с грозой принесло сильный град. Ветер немилосердно сеял по земле ледяные шарики, разбивая всё, что не было надёжно укрыто. Крестьяне оплакивали погибшие посевы, а мы витражи в храме. Я сразу принялся за работу. Это было самый серьёзный заказ из всех, что мне доводилось выполнять. Священник сказал, что полностью полагается на моё воображение и мастерство, и эта неожиданная свобода одновременно пугала и радовала меня. Я никак не мог остановиться на каком-то одном замысле, я думал о будущем витраже каждую минуту, даже во сне. Но никак не мог увидеть то, что принесло бы мне чувство удовлетворения. Однажды на закате она подошла к окну, присела на подоконник и тихо сказала: «Я знаю, о чём должен быть этот витраж…» Храм – это пристанище ожидания. Мы живём на этой земле, ожидая, когда Творец призовёт нас к себе. Мы ждём, что он услышит слова наших молитв, ждём помощи и поддержки его. Творец учит нас терпению, а оно всегда рядом с ожиданием, рядом с надеждой. Это то, ради чего люди приходят в храм… Я смотрел на неё, слушал её негромкие, ясные слова, и цветные стёкла сами собой складывались в моей голове. Я чувствовал, как внутри меня наконец-то рождается замысел. Мне привиделись рыцарь, бьющийся с драконом, и прекрасная дева, обращённая молитве. Когда я показал рисунки для будущего витража святому отцу, он спросил меня, что подвигло меня на подобную идею. Я как мог складно объяснил ему свои мысли и он, подумав немного, согласился со мной. И позволил начинать работу в храме. Я не знаю, как долго я работал. Всё происходившее напоминало болезнь – я очень мало спал, проводил за работой всё возможное время и жалел, что приходит ночь. Но при этом я почти не чувствовал усталости и мне было легко. Когда наконец витраж был закончен, я не знал, радоваться ли мне или плакать. Этот человек был обычен. У него была ничем не примечательная внешность странника и глаза собаки. Но когда он смотрел на меня, мне почему-то было не по себе. Он был гостем священника и жил в его доме. Однажды мы встретились на улице, и он спросил меня, правда ли, что я сделал новый витраж в храме. Я спросил его, нравится ли он ему, и получил утвердительный ответ. Но это почему-то совсем не обрадовало меня. А через несколько дней мы снова встретились, и он предложил мне выполнить один заказ в городе. Это снова не обрадовало меня, но я согласился. Когда мы расставались, она не плакала, но я чувствовал, как ей тяжело. Я обещал ей вернуться как можно скорее, и она обещала ждать. В городе я прожил один день, а в глубоких сумерках за мной пришли. Потом мне задавали вопросы, смысл которых я не понимал. Оказавшись здесь, я непрестанно думал обо всём случившимся, складывал воедино части увиденного и услышанного, и мне кажется, я понял, в чём беда. Не я обладаю даром. В моих витражах осталась её тень. Это она, Хэлли, наделена особой душой. Если Идущие-по-следу поймут это, она умрёт….» Связность его рассказа несколько удивила меня. Мне требовалось время, чтобы осмыслить услышанное. Я снова помог ему напиться и ещё раз осмотрел повреждённые суставы. По меркам этого места не было ничего страшного. По мере того, как день клонился к закату, Таэвен всё напряжённее поглядывает на дверь и прислушивается к шагам в коридоре. Он не знал, что его опасения, скорее всего, напрасны. Прошлой ночью его в основном напугали, и теперь было необходимо, чтобы этот страх как можно глубже проник в его измученную ожиданием душу. Я поделился с ним частью этих мыслей, стараясь не напугать ещё больше. Мне показалось, что его смутило, что его страх очевиден и понятен для меня. Он закрыл глаза, но я знал, что он не спит. Я видел его душу – напуганного маленького зверька. Она металась, терзаемая страхом и болью. Непослушный синий огонёк бился в прозрачном светильнике под ледяным ветром. Я видел его волю – узкий стальной клинок, бесполезный в неравном бою. Слышал, как он звонко ломается под слишком тяжёлым ударом. Я видел мёртвую птицу, сражённую безжалостно меткой стрелой. У неё был взгляд светловолосой девы из видений. Нити звонко дрожали под пальцами. Я видел, как неотвратимо узор моей сказки близится к завершению. Конец всё ещё был неведом мне, но я чувствовал близость его появления. Прялка времени равнодушно и неотвратимо дарила мне канву, и я был вынужден подбирать слова и мысли, чтобы вплести их в незримые нити. Таэвен внезапно открыл глаза: - Мне страшно, Ллаор. Страх измучил меня, загнал в угол и отнял силы. Я не знаю, куда укрыться от его острой и тяжёлой власти. И я чувствую, как спасительное безумие бежит от меня. Они рано или поздно поймут, что я обычный человек и станут искать её. И некому будет её защитить. И более всего я боюсь, что они узнают это от меня. Я не переживу, если моё неосторожное слово убьёт её. Мне страшно. Я слушал молчание и молил творца, чтобы он подсказал мне, как помочь Таэвену, но я снова слышал лишь шорох времени. Мысли метались у меня в голове, и ни одна из них не была верной. Бессилие становилось нестерпимым. И тогда совсем неожиданно, я вспомнил, как учитель говорил мне: «Не стремись придумать историю сложнее, чем она есть на самом деле. Слова должны быть просты и красивы, а цель высока…» - Знаешь, мне кажется, я могу помочь тебе. Попытайся не думать о том, что сейчас окружает тебя. Если хочешь, я могу что-нибудь рассказать тебе… Таэвен посмотрел на меня и утвердительно прикрыл глаза. Жил когда-то на свете менестрель. Судьба была щедра в час его рождения и кроме прекрасного дара певца она предрекла ему, что возлюбленной его станет самая прекрасная девушка на земле. Прошло время и всё стало так. В один прекрасный день они встретились и их жизни сплелись в одно, как ветви близко растущих деревьев. Однако, Судьба, даруя нам счастье, не позволяет ему быть вечным. В земли, где они жили, пришла война, и не было конца вражеским ратям. Все кто мог держать в руках оружие, ушли сражаться. Ушёл и менестрель, опоясанный тяжёлым мечом. Его любимая осталась ждать его и хранить его лютню и тростниковую флейту. Когда он уходил, она не плакала. Лишь по обычаю поднесла ему на пороге дома чашу вина и тихо сказала: «Я буду ждать тебя…» Я рассказывал ему сказку, обычную красивую историю о любви и смерти, и неясная мысль туманным призраком тревожила моё сознание. Время торопило меня Башенные часы за окном исправно обозначали вершины суток. День приносил нам беспокойный сон, ночь будила нас тревожными шагами ожидания. Таэвен искал во мне помощи, я читал это в его поблекших глазах, однако он почти перестал разговаривать. Я невольно подозревал его в безумном и безнадёжном желании разучиться говорить. Его всё больше мучила внезапно открытая истина. Он всё больше боялся, что Идущие-по-следу найдут её и убьют Хэлли. И однажды ночью я снова остался один. Когда за дверью всё затихло, время обернулось тяжёлым мутным потоком, медленно текущим сквозь меня. Я видел, как хрустальные чётки ложатся в мои ладони. Прохладные бусины послушно скользят в пальцах, отзываясь эхом далёкого родника. Где-то под небом разбили тонкий стеклянный кубок. Чётки в руке вздрогнули и испуганно замерли. Я видел ледяной ручей, бегущий в кружевных разломах снега. Прозрачные струйки радостно звенели, смеясь над царящим на земле холодом, и ловили бессчётные блики зимнего солнца. Ручейку было весело. Я видел чаек в грозовом небе. Быстрые взмахи острых крыльев сшивали беспокойное море с рыхлыми боками тяжёлых туч. Чайки пронзительно звали. Я видел собак, потерявших след добычи в топком прибрежье лесной реки. Я блуждал в промозглом тумане в тщетных попытках понять, что привело меня в эту безбрежную стихию. Словно сквозь плотную завесу кто-то звал меня. Голос срывался на крик, беспомощно путаясь в туманной паутине. Я не мог сделать ни шагу. Века прошли над землей, прежде чем время отпустило меня. Я открыл глаза и увидел Таэвена. Его льняная рубашка отчётливо выделялась в темноте, по ней бесформенными пятнами растекалась кровь. Я поймал себя на мысли, что на этот раз мне хотелось, чтобы он был мёртв. Но он дышал и к моему удивлению оказался даже в сознании. Когда я наклонился над ним, он еле слышно произнёс: «Не трогай меня. Всё кончено…». Я просидел над ним до рассвета. Тишина мучила меня как никогда. Его мысли мне были не видны – сознание укрывала тьма. Оставалось только ждать Закон не мог позволить себе доверить нить нашей судьбы холодной стали топора. Нам надлежало вернуться в стихию, породившую наши души. Конец нашего пути освещало пламя костра. Мой учитель говорил, что смерть под этим небом не может быть красивой. Но в легендах и сказках иной она быть не может, герой обязан умереть достойно. И если ему этого знать не обязательно, то Сказочник забыть об этом права не имеет. Герои уходят, подчас не оставив миру даже своего настоящего имени, в памяти живёт лишь легенда. Легенда, рождённая Сказочником. Однажды на земле родился мастер. Жизнь призвала его на исходе солнечного года. В то время, когда сугробы оседают под тёплым солнцем, а ночные морозы особенно злые. Судьба даровала ему яркую нить жизни, но отняла родителей. Одиночество хранило его до времени, делая его внимательным и обучая терпению. Дождь пел ему колыбельные, украдкой приходя по ночам. Ветер сплетал для него причудливый узор полевых цветов. Огонь согревал его и учил руки послушным движениям. Подзвёздный мир принял его и вырастил. Мир подарил время Великой Любви. Он увидел её, когда медовое июльское солнце заставляет травы клониться к земле, а прозрачный воздух дрожать. Ласточки чертили высокое голубое небо, отрицая существование дождя. Травяные стебли путали его шаги, звали упасть, раскинув руки, и смотреть в небо. Но он шёл навстречу деве в венке из белых ромашек, растеряно теребя в руках букет полевых цветов. Прошедшей ночью он видел сон. Ему приснился огонь, который сказал: - Прислушайся, частица меня горит в твоей душе. Это твой Дар Мастера. Это она дала жизнь твоей душе. Рад ли ты этому? - Да, я благодарю тебя. - Настанет время, когда твоя душа возжаждет любви. Любовь это тоже огонь. Он обжигает и дарит счастье. Он может убить. Хочешь ли ты получить этот Дар? - Да. - Прежде, чем ты получишь его, поклянись мне, что отдашь мне свою жизнь. - Я клянусь тебе… - Да будет так. Но знай, если ты испугаешься, и отступишься от своих слов, умрёт та, что станет тебе дороже всего на свете… Таэвен открыл глаза и посмотрел на меня взглядом загнанного зверя. Слова давались ему с трудом. - Всё кончено Ллаор. Сегодня они сказали мне, что они всё равно найдут того, кто помогал мне делать витраж. Они почти сразу поняли, что я не одарённый, но я должен был сознаться в соучастии. Они сказали мне, что если я назову того, чья тень отразилась в витраже, я умру быстро… Я слушал его и молча ждал. - Они дали мне время до полуночи…Ллаор, у меня больше нет сил… Я знаю каждое слово из тех, что я скажу им. Я собрал повествование о своей жизни также тщательно, как когда-то собирал витраж. Только на этот раз цветными стёклышками были слова, а вместо канонических фигур оказались живые люди. А Хэлли стала лучом, подарившим жизнь моему творению.…И теперь я должен разрушить его собственными руками. Клинок уже занесён в смертельном ударе, и мне его не остановить… Мне было искренне жаль Таэвена, он мало походил на своё отражение в моей сказке. Я видел в нём мученика за идею, но считал ли он себя таковым? На этот вопрос мне не было ответа. Часть моего разума знала, что передо мной всего лишь молодой человек, измученный страхом и жестокостью. Я не верил в его смерть. Он мог бы стать мучеником, но он родился мастером, и судьба не даровала ему лишних сил. Узор в моих руках послушно стремился к концу. Серебряная игла медленно входила в моё сердце, порождая в ушах грохот полуночного шторма. Помедлив ещё мгновение, я заглянул в его расширенные зрачки. Звук моего голоса спугнул тишину: - Спи, не тревожься. Я расскажу тебе сказку…. Годы сменяли друг друга. Мастер бережно хранил свою любовь, но помнил о данной клятве. И вот однажды ему снова приснился огонь, назвавший час исполнения клятвы. Дорога судьбы вела его в пламя, и с каждым шагом оно приближалось. Мастер шёл, и рядом с ним была та, что он любил. Он не посмел ранить её сердце, и ни слова не сказал ей о своих снах. Страх трусливым зверем крался по его следам и всё сильнее терзал душу. По ночам Мастер искал ответа у небес, как уберечь от смерти свою любовь, но до поры звёзды молчали. И вот однажды утром он увидел, как на пороге его дома вырос Цветок Сна. Ветра не было, но венчик едва уловимо покачивался. На синих лепестках дрожали капли волшебной росы. Тот, кто коснётся его губами, уснёт, и над ним будут не властны жизнь и смерть. Только покой и долгий сон. Мастер смотрел на цветок и страх перед огнём становился всё сильнее. Он почти коснулся прозрачных капель… и вдруг ему захотелось увидеть её…в последний раз. Когда он вошёл в дом, неся в руках волшебный цветок, она спала. Взглянув на неё, Мастер вдруг понял, что больше всего на свете он боится потерять её. И этот страх был сильнее всего. Мастер поднёс к её губам Цветок Сна, капельки росы коснулись их волшебной прохладой и она улыбнулась. Когда Мастер, уходя, оглянулся на их дом где спала любимая, он увидел что стены его спрятала дикая роза, а вьюнки запутали тропинку. Он знал, что ему остаётся недолго, но душа его была спокойна. Одиночество встретило его, как старого друга, чтобы уже никогда не покинуть. Страх умер в объятиях костра… Таэвен крепко спал. Тревога покинула его бледное измученное лицо, и я снова подумал, что он красив. На этот раз ему досталось гораздо сильнее, пятна крови медленно расползались по полотну рубахи. Но ему было не суждено умереть от ран… Хрустальные бусины чёток скользили по моей ладони. В воздухе дрожала перетянутая струна. Пальцы дрогнули, и нить чёток бесшумно оборвалась. Бусина ледяной каплей упала на каменный пол. Мне казалось, что этому падению не будет конца… Сумерки медленно ползли в гору. Весёлый ручей шумно спорил с ночным холодом, и его голос становился всё тише. На небе зажглись первые звёзды, и последняя звонкая прядка застыла прозрачной льдинкой… Чайки пронзительно кричали над высокой волной. Зов превратился в плач… Спи, не тревожься…Я расскажу тебе сказку. В ней не будет места моей печали и твоему страху, ты никогда не узнаешь о них. Ты родишься не здесь. Ты родишься на берегу моря, в доме, что стоит на высокой белой скале. Шорох волн и шепот ветра в кронах могучих сосен будут хранить твой сон. Ты навсегда запомнишь песни, что они пели тебе. Ты не сможешь и не захочешь забыть их голоса. Небо до необъятного горизонта заполнит твою душу, а море научит ждать. И однажды ты снова встретишь её.…А пока спи и пусть гроза не потревожит тебя… Когда я открыл глаза, Таэвен, мастер витража, не дышал. Я только теперь заметил, что всё это время я держал его перепачканную кровью руку. Она была ещё тёплой. Бессилие, всегда приходящее на смену магии не заставило себя ждать. Крепкий сон почти мгновенно свалил меня и я не услышал, когда башенные часы пробили полночь. Разбудил меня грохот сапог и беспокойные голоса стражников. В сердце дрожала серебряная игла, и мне показалось, что я только теперь понял, как я устал ждать смерти. Я дёрнул одного из стражников за рукав, и сказал, что у меня есть, что сообщить следственной коллегии. Когда он уходил, она не плакала. Лишь по обычаю поднесла ему на пороге дома чашу вина и тихо сказала: «Я буду ждать тебя…» Она ждала его, и горела свеча в высоком окне по ночам, указывая дорогу домой. Тишина безмолвным стражем хранила её, и лишь прялке да сверчку было дозволено петь. Она ждала его, не считая дней. Хэлли разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь. Она открыла, не спрашивая. На пороге стояла высокая молодая женщина в пыльном плаще. Пронзительный взгляд тёмно-синих глаз заставил Хэлли отступить. - Не бойся меня, дева. Я пришла спасти твою жизнь, ибо Идущие-по-следу идут за тобой. А на рассвете они покинули дом. Хэлли в последний раз оглянулась на витражное окно, в котором горела оставленная свеча. Слёзы смешались с мелким холодным дождём. Её странная гостья молча обняла её за плечи и подтолкнула вперёд. Идущие-по-следу пришли в пустой дом. Никто из жителей деревни не видел, куда ушла одарённая. Охотничьи собаки беспомощно рыскали по окрестностям: дождь размыл все следы. Только священника, до рассвета сидевшего над старой книгой, потревожили шорохи за окном, он видел две смутные тени, идущие через деревню, но никому ничего не сказал. Дети на опушке леса громко спорили. Корзинка с красными ягодами была брошена под кустом. Рядом с ней, не обращая на неё никакого внимания, стояла светловолосая девочка и с интересом наблюдала, как двое мальчишек постарше отнимали друг у друга уже изрядно помятый синий цветок: - Я Мастер Таэвен! Отдай мне мой Цветок Сна! - Неправда! Сегодня моя очередь быть Мастером, а ты иди дальше ягоды собирай! - Отдай Цветок, а не то как получишь! - Это кто ещё получит! Светловолосая девочка смотрела на них и улыбалась. Она знала, что цветок всё равно достанется ей.